Вторая часть статьи http://www.gzt.ru/topnews/science/-uchenyi-tsunamist-vasilii-titov-rossiiskaya-nauka-/301888.html
— Вы сказали, что в своем центре привлекаете к исследованиям и разработкам российских ученых и специалистов. Насколько велика их роль в проекте?
- Активно работаем только потому, что я возглавляю наш центр. Если бы у меня не было личных связей, то, скорее всего, не было бы никакого сотрудничества.
— Отчего так?
- Причин несколько. И они в моем случае не уникальны. Первая проблема — языковой барьер. Научных публикаций на русском в мировой научной литературе фактически не существует. По моему глубокому убеждению, наука — это совершенно социальный феномен, а вовсе не интеллектуальный. Если у тебя возникнет гениальная идея, то пока ты эту идею не опубликовал, ее вообще нет. Ты умер — она перестала существовать. Если работы опубликованы на русском, то практически никто о них не знает, значит, в мировой науке их просто не существуют. В период расцвета советской фундаментальной науки пытались научные статьи как-то переводить, издавать. Сейчас интерес к отечественным научным публикациям утерян. Поэтому пока «гениальное исследование» не опубликовано в западной литературе, для мировой науки его не существует. А публикуется мало. В России всегда интеллект был высшим приоритетом. И расклад был таков: если ты не понимаешь статью, не разобрался в гениальности идеи — это твои проблемы. А на Западе ситуация совсем другая. Если читатель не разобрался, то это не проблема читателя — это твоя проблема, проблема автора. Эта разница особенно ощущается, когда российские ученые делают презентации на Западе. Основная цель презентации для западных ученых — довести свое исследование до научного сообщества. В России очень часто цель совершенно
другая — доказать, что ты самый умный, что у тебя гениальная идея. То есть цели совершенно перевернутые.
Коллективный Перельман
— То есть такая чистая наука, замкнутая на себе…
- Да. А это же неправильно. Если ты замкнут на себя, значит, тебя не существует. Например, Перельман. Он гений, кто спорит. Но какое счастье, что он хотя бы выложил свое доказательство гипотезы Пуанкаре в интернет. А мог бы запросто и не выложить и считать, что все — он проблему решил. И хорошо, что кто-то знал его достаточно для того, чтобы его статью прочитать и переварить, пережевать и довести до научного сообщества. Это ведь ни разу не его заслуга, это заслуга научного сообщества, которое знало, с кем имеют дело и что от гения можно ожидать.
— Перельман — такой чисто кинематографический, голливудский научный гений.
- Да, и он иллюстрация главной проблемы российской фундаментальной науки: российская наука во многом оказалась Перельманом для всего мирового научного сообщества. Поэтому часть науки, существующей в России, все более и более сужается. И может скоро вовсе пропасть. Но я с оптимизмом смотрю вперед. Я вообще оптимист по натуре. Но оптимистом быть хорошо, когда ты знаешь проблемы.
История утекания
— Ваша первая жена тоже ученый и вы познакомились уже в Академгородке. Ваши пути разошлись не только в жизни, но и в науке, не так ли? Семья и наука оказались несовместимы в те годы?
- Она в те годы занималась, как это сейчас называется, суперкомпьютерами и искусственным интеллектом. Тогда это было очень популярно. Сейчас она уже не занимается наукой, но живет в Академгородке. Я вообще не знаю, как могли те ученые, кто остался, выдержать испытание 90х и просто выжить. Если бы я не уехал, наверняка, я ученым бы не был. Остались настойщие энтузиасты. В 90-х годах Академгородок практически умер, он жил наукой всегда, то есть там все работали в институтах. В 90-х годах институты просто встали практически все за исключением тех, кто сдавали свои помещения под офисы. А это целый город, то есть градообразующим предприятием была Академия наук. И я не знаю, почему он не умер. Народ ходил в институты и работал практически бесплатно. Если ты один, то еще можно как-то выжить, но если у тебя семья, то долго так не продержишься. Кстати, я никогда не планировал остаться в Штатах. Я уезжал, чтобы сделать хорошую диссертацию и приехать обратно и работать в Академгородке, который был одним из самых лучших мест для жизни в стране. Сейчас это уже не так, но в 1992-м развал только-только начинался. Уже было ясно, что все только начинается.
— Все, кто вас знают, рассказывают, что была настоящая спецоперация по вашему "утеканию". Это так?
- На одной научной конференции в Новосибирске, в 1992 году, где я делал первый доклад по модели, которая сейчас является операционной для нашего центра, Эдди Бернард, директор нашей лаборатории, большой подвижник науки о цунами, сказал, что мой доклад был самым ярким на конференции. И он сказал своим коллегам: «Василия надо перевести в Штаты, потому что нам нужны модели. Потому что Штаты отстают в этом направлении». Но это все байки.
— Но если и правда прогностических систем не было, проблема, как вы говорите, стояла очень остро: сделать модель, которая имела бы предсказательные свойства. Почему бы не сманить перспективного ученого к себе?
- В США всегда идет охота за перспективными учеными. Причем тут нет никакой сверхзадачи или сверхцели или заговора. На бытовом уровне все обстоит более утилитарно, нежели думают любители теории заговора. Профессорам, чтобы быть на хорошем счету в университетах, нужны хорошие студенты. Это простой способ сделать хорошую научную группу. А в Штатах их найти тяжело, особенно в науке, где нет больших денег. Американцы очень неохотно идут. Они идут туда, где большие деньги — экономика, медицина. Поэтому получается большой перекос в сторону иностранных студентов. Когда говоришь: охота за мозгами — это одно, а когда понимаешь, как на самом деле — понимаешь, как все просто и утилитарно. Для российского профессора все по-другому: хорошие студенты или плохие, по большому счету, это дело десятое. А в Америке — это самый первый критерий для профессоров. Только и всего.
— Вы сказали, что в своем центре привлекаете к исследованиям и разработкам российских ученых и специалистов. Насколько велика их роль в проекте?
- Активно работаем только потому, что я возглавляю наш центр. Если бы у меня не было личных связей, то, скорее всего, не было бы никакого сотрудничества.
— Отчего так?
- Причин несколько. И они в моем случае не уникальны. Первая проблема — языковой барьер. Научных публикаций на русском в мировой научной литературе фактически не существует. По моему глубокому убеждению, наука — это совершенно социальный феномен, а вовсе не интеллектуальный. Если у тебя возникнет гениальная идея, то пока ты эту идею не опубликовал, ее вообще нет. Ты умер — она перестала существовать. Если работы опубликованы на русском, то практически никто о них не знает, значит, в мировой науке их просто не существуют. В период расцвета советской фундаментальной науки пытались научные статьи как-то переводить, издавать. Сейчас интерес к отечественным научным публикациям утерян. Поэтому пока «гениальное исследование» не опубликовано в западной литературе, для мировой науки его не существует. А публикуется мало. В России всегда интеллект был высшим приоритетом. И расклад был таков: если ты не понимаешь статью, не разобрался в гениальности идеи — это твои проблемы. А на Западе ситуация совсем другая. Если читатель не разобрался, то это не проблема читателя — это твоя проблема, проблема автора. Эта разница особенно ощущается, когда российские ученые делают презентации на Западе. Основная цель презентации для западных ученых — довести свое исследование до научного сообщества. В России очень часто цель совершенно
другая — доказать, что ты самый умный, что у тебя гениальная идея. То есть цели совершенно перевернутые.Коллективный Перельман
— То есть такая чистая наука, замкнутая на себе…
- Да. А это же неправильно. Если ты замкнут на себя, значит, тебя не существует. Например, Перельман. Он гений, кто спорит. Но какое счастье, что он хотя бы выложил свое доказательство гипотезы Пуанкаре в интернет. А мог бы запросто и не выложить и считать, что все — он проблему решил. И хорошо, что кто-то знал его достаточно для того, чтобы его статью прочитать и переварить, пережевать и довести до научного сообщества. Это ведь ни разу не его заслуга, это заслуга научного сообщества, которое знало, с кем имеют дело и что от гения можно ожидать.
— Перельман — такой чисто кинематографический, голливудский научный гений.
- Да, и он иллюстрация главной проблемы российской фундаментальной науки: российская наука во многом оказалась Перельманом для всего мирового научного сообщества. Поэтому часть науки, существующей в России, все более и более сужается. И может скоро вовсе пропасть. Но я с оптимизмом смотрю вперед. Я вообще оптимист по натуре. Но оптимистом быть хорошо, когда ты знаешь проблемы.
История утекания
— Ваша первая жена тоже ученый и вы познакомились уже в Академгородке. Ваши пути разошлись не только в жизни, но и в науке, не так ли? Семья и наука оказались несовместимы в те годы?
- Она в те годы занималась, как это сейчас называется, суперкомпьютерами и искусственным интеллектом. Тогда это было очень популярно. Сейчас она уже не занимается наукой, но живет в Академгородке. Я вообще не знаю, как могли те ученые, кто остался, выдержать испытание 90х и просто выжить. Если бы я не уехал, наверняка, я ученым бы не был. Остались настойщие энтузиасты. В 90-х годах Академгородок практически умер, он жил наукой всегда, то есть там все работали в институтах. В 90-х годах институты просто встали практически все за исключением тех, кто сдавали свои помещения под офисы. А это целый город, то есть градообразующим предприятием была Академия наук. И я не знаю, почему он не умер. Народ ходил в институты и работал практически бесплатно. Если ты один, то еще можно как-то выжить, но если у тебя семья, то долго так не продержишься. Кстати, я никогда не планировал остаться в Штатах. Я уезжал, чтобы сделать хорошую диссертацию и приехать обратно и работать в Академгородке, который был одним из самых лучших мест для жизни в стране. Сейчас это уже не так, но в 1992-м развал только-только начинался. Уже было ясно, что все только начинается.
— Все, кто вас знают, рассказывают, что была настоящая спецоперация по вашему "утеканию". Это так?
- На одной научной конференции в Новосибирске, в 1992 году, где я делал первый доклад по модели, которая сейчас является операционной для нашего центра, Эдди Бернард, директор нашей лаборатории, большой подвижник науки о цунами, сказал, что мой доклад был самым ярким на конференции. И он сказал своим коллегам: «Василия надо перевести в Штаты, потому что нам нужны модели. Потому что Штаты отстают в этом направлении». Но это все байки.
— Но если и правда прогностических систем не было, проблема, как вы говорите, стояла очень остро: сделать модель, которая имела бы предсказательные свойства. Почему бы не сманить перспективного ученого к себе?
- В США всегда идет охота за перспективными учеными. Причем тут нет никакой сверхзадачи или сверхцели или заговора. На бытовом уровне все обстоит более утилитарно, нежели думают любители теории заговора. Профессорам, чтобы быть на хорошем счету в университетах, нужны хорошие студенты. Это простой способ сделать хорошую научную группу. А в Штатах их найти тяжело, особенно в науке, где нет больших денег. Американцы очень неохотно идут. Они идут туда, где большие деньги — экономика, медицина. Поэтому получается большой перекос в сторону иностранных студентов. Когда говоришь: охота за мозгами — это одно, а когда понимаешь, как на самом деле — понимаешь, как все просто и утилитарно. Для российского профессора все по-другому: хорошие студенты или плохие, по большому счету, это дело десятое. А в Америке — это самый первый критерий для профессоров. Только и всего.
